Олег Кривенков

Мой путь к Богу начался еще тогда, когда я ездил на летние каникулы к бабушке в деревню. Она каждое воскресенье ходила в Логойск в церковь и всегда брала меня с собой. Родители были коммунистами: отец — офицер милиции, мать — большой человек в проектном институте. Они-то, может, и верили в Бога, но им этого нельзя было показывать. Получилось так, что я попал в места лишения свободы. Меня осудили на расстрел за хищение государственного имущества в особо крупных размерах. В советские времена это было очень тяжелое преступление, а сейчас просто считается бизнесом. Отец, чтобы спасти себя, отказался от меня, мать не смогла с ним из-за этого жить, развелась. Мне было 22 года, только вернулся из армии, женился. И все — приговор. Сейчас священникам разрешено приходить в тюрьмы, беседовать, передавать на праздники угощения, а тогда только к смертникам их пускали поговорить. И вот пришел батюшка. Мне тогда было безразлично, кто ко мне пришел. Я находился даже не в отчаянии, а просто в глухом ступоре. Было такое состояние, что хотелось, чтобы скорее все это произошло, уже готов был перейти в другой мир. Потому что там такая обстановка нечеловеческая, в предрасстрельном подвале. В тюрьме вообще нет бытовых условий. Туалет, еда — все в одном помещении. Постоянно в наручниках, постоянно под надзором. Обычно в камере по два человека, а там — по одному.

Священник дал мне Библию небольшую, может, и не Библия была, не помню. И говорит: „Читай «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся» и «Символ веры». Проси Бога, чтобы помог“. Я подал жалобу об отмене приговора, мать написала в Верховный суд. Начал читать молитвы. Не потому, что я верил в Бога — верил, что священник не будет врать. Оттуда, из далекого детства, это осталось, бабушка учила, что священникам верить можно.

Через три месяца пришла мне отмена высшей меры наказания. Сначала на 15 лет заменили, а через месяц было новое рассмотрение дела, и мне дали 9 лет усиленного режима. 4 года я отсидел, и разрешили в лагерях строить храмы. У нас на зоне тоже выделили помещение, там все оборудовали. Я сходил туда, поставил свечку, поблагодарил Господа, и все.

Потом тюрьма, тюрьма, тюрьма. Там если кто-то верит, то живет сам по себе. Это сейчас можно в открытую верить, на зоны священники приезжают. Если бы тогда человек высказался о своей вере в Бога, то не знаю, какое отношение к нему было бы. Он не выжил бы, заклевали.

Да и чтобы меня в церковь тянуло, как сейчас, такого не было. Допустим, ждешь посылку: „Господи, помоги, чтобы она пришла“. Чтобы мама приехала, плохого чтобы ничего не случилось: „Господи, помоги“. И все время: „Спасибо, Господи“.

Естественно, что вера была в душе. Освободился, в храм сходил с мамой. С женой мы развелись. Начал воровать. Если в тюрьму попал — это затягивает, редкий человек выходит и не садится потом снова. В тюрьме знакомишься с людьми, входишь в какие-то компании, там свой тюремный оборот. Я семь раз сидел, всего — 25 лет. Месяц-два дома — пьяный угар, кражи, и опять туда. Не до Бога было.

Последний раз освободился в 2005 году и поехал с алкогольного учета сниматься. Смотрю — монастырь, зашел туда, поговорил с людьми. Думаю: останусь, поживу. Тем более домой начали участковые приходить. Где-то что-то украли, они ко мне идут. Опять бы сел. Ни за что бы посадили.

Сначала все приходят сюда спасать свое тело: кто-то от милиции скрывается, кто-то от холода, кто-то от голода, кто-то от пьянки. Чтобы что-то начать понимать, надо, чтобы время прошло. Вот батюшка говорил раньше: „Нет денег — Бог даст деньги“. И я думал: „Что ты, батюшка, говоришь, ну кто даст деньги?“ Смотрю — храм построился. Откуда деньги взялись? Корпус построили. Года три-четыре прошло, пока я понял, что батюшка говорит правду. А сейчас все нормально, прислуживаю в храме.

Другой раз на молитвы не хочу идти, может, возраст, может, еще что. Полтора часа тяжко стоять. Иногда стою на службе, подпеваю и не замечаю, как время пройдет. Так что все нормально — и слава Богу.

К прошлой жизни не тянет. А выпить захочется, приду к батюшке, скажу: „Мне к врачу надо съездить на три дня“. Пошел, винца выпил и вернулся. Батюшка знает, конечно, что я вру, но отпускает.

Недавно решил: а зачем мне эти пьянки? Опять же, может, возраст уже…»

2 января исполняется 40 дней со дня кончины нашего подворского брата Олега Кривенкова. Мы попросили рассказать о нем его духовника, протоиерея Андрея Лемешонка.

Отец Андрей: Лет 10 назад к нам на подворье пришел брат, Олег Кривенков… по кличке Череп — у братьев как-то принято давать клички, а он был лысый, имел такую интересную форму головы… У него были очень выразительные глаза… что-то в нем было необыкновенное, в его лице. Ну, и сам он был такой степенный, несуетливый… В нем сочетались какая-то внутренняя порядочность, сдержанность, и падения, когда он напивался, валялся в грязи и не мог остановиться, не контролируя свои слова и поступки.

Он обладал удивительным голосом и пел под гитару… В песню он вкладывал свою душу, и это было очень красиво, выразительно!

Хочу сказать о нем и как о пономаре. Как он пономарил, с какой любовью, с каким трепетом относился к церковному послушанию!

Как он пришел к Богу… За преступление он получил очень большой срок. Рассказывал, что сидел в камере и ожидал смертного приговора. В это время и пришел к вере. И приговор отменили, срок дали большой, но это была все же не высшая мера наказания.

Его любили на подворье, несмотря на его срывы. В нем было что-то надежное, что-то такое фундаментальное… Он очень хорошо относился ко мне, доверял мне и любил меня… и я его тоже любил. Поэтому всегда мне приходилось прощать — и раз, и два, и десять, и двадцать! Он так и говорил: «А Батя меня все равно простит… простит меня Батя!» Я думаю, он немножко этим пользовался…

…В тот раз они напились. Его закрыли одного, чтоб отходил, а там передали опять спиртное… соблазн был и для других братьев. И я на собрании сказал, что все — мы расстаемся…

И вот когда он уходил, попросил прощения: «Я виноват, простите… я на вас зла не держу, благодарен за все… я виноват, виноват…» То есть у него было покаяние, было чувство своей вины, никакой обиды, никакого протеста у него не было! мирной была душа…

Потом он попал в больницу. Юля, наша сестра милосердия, ходила туда, рассказывала, как он внимательно слушал все ее слова, когда она беседовала с больными о Боге, готовила к исповеди. Ну и Господь его забрал… Он был очень болен: астма, больное сердце… Он просто стоял… потом упал и умер.

Но есть чувство, что эта душа в раю, что вот то соприкосновение с Богом, та благодать Божия, которой так много на подворье, что душа приняла ее, и это стало главным в его жизни. И все те немощи, все те грехи, которые были приобретены (греховный навык, конечно, был…), все-таки не смогли помешать его душе — такой широкой, не подлой, не мелкой душе, не хитрой душе, а именно широкой! — сейчас быть у Престола Божия. Мы верим в это.

Просмотры (51)